Глоток огня - Страница 40

– Ну и вали! Скатертью дорожка, – сказала Наста. Головка спички вскинулась к ее носу, а потом резко опустилась вниз.

– Я все равно буду с вами! – с усилием сказал Родион. – Всегда.

– Угу, – сказала Наста. – Про «всегда» я поняла. В детстве у меня был аквариум. Любила я это мокрое дело. Рыбки очень добрые, но когда одна рыбка заболевает, к ней сразу подплывает другая и выедает ей глазик. Этим она хочет сказать: «Держись, подруга, я с тобой!»

На лице у Родиона появилось выражение муки. Он подался вперед, точно хотел что-то сказать или объяснить, но вместо этого упрямо и зло махнул рукой и, толкнув незапертые ворота, быстро зашагал к электричке.

* * *

Тем временем в пегасне Кирилл с Леной чистили Аскольда.

– А ну стой! Морду наклони, опилки висят! Стой, кому говорят! – безнадежно подпрыгивая, чтобы достать до опилочной бороды, орал на Аскольда Кирилл.

Разыгравшийся Аскольд топтался в деннике, грозя размазать Кирюшу и Лену по стенке. Ул подошел к ним и, оставаясь снаружи, стукнул по сетке над кормушкой.

– Аскольд! Пой! Мой! – крикнул он.

Жеребец послушно застыл, позволяя продолжить чистку.

– Как ты это сделал? – спросил потрясенный Кирилл.

– Да никак. Мы тут с Афанасием вечно спорим! Я ему талдычу, что пеги понимают интонации, а не слова! Между «стой!», «пой!», «рой!» или «мой!» для них особой разницы нет. А Афанасий филолух, ему за слова обидно, и он из принципа не соглашается, – пояснил Ул.

– Так и люди, в общем-то, – задумчиво протянул Кирилл. – Можно сказать «идиот!» так, что человек растает от счастья. А можно сказать «ты просто чудо!» – и тебя выкинут в окно.

– Ты просто чудо, Кирюша! – промурлыкала Лена, убедившись, что окон поблизости нет.

После обеда, с кастрюлей, полной куриных костей и вчерашней вермишели, Рина отправилась к Гавру. Там-то, в сарайчике, ее и отыскал Сашка, вскоре после их утренней встречи в пегасне отпросившийся в Москву на спарринг. Под глазом у Сашки краснела четкая подкова пропущенного удара. Настроение у него было неважное. Уже в Копытово, телепортировавшись из Москвы, он заскочил на детскую площадку отжаться на брусьях. Там на площадке была женщина с ребенком. Она посмотрела на шныровскую куртку Сашки, на его подбитый глаз и на всякий случай отодвинула подальше от него своего ребенка.

«Неужели со мной все так печально?» – подумал Сашка. Как у человека, рано потерявшего мать, отношение к женщинам у него было сложное. Он одновременно и не понимал их, и идеализировал, и остро переживал всякое женское недоверие, воспринимая его как трагедию, как признак своей внутренней ущербности. Причем отношение к нему Рины никак в эту схему не вписывалось. Рина была за скобками.

Другой женщиной, находившейся за скобками, была мама. По ней Сашка словно бы и не скучал и часто не вспоминал о ней, но иногда из памяти сами выплывали какие-то детали. Например, что, когда мама готовила суп, то всегда бросала туда целую луковицу. И эта луковица плавала как подводная мина. Он начинал думать об этой луковице – и вдруг память замыкало и он видел мамины руки. И тогда глаза начинало щипать.

Гавр, уплетавший кости, на мгновение прервался, чтобы сбить Сашку с ног и убедиться, что на объедки он не претендует. Рина подняла Сашку из снега и, взяв его двумя пальцами за подбородок, на свет рассмотрела его синяк.

– Псих! Его по лицу железками бьют, а ему нравится! – сказала Рина.

Отчасти она даже гордилась тем, что Сашка пару раз в месяц ездит в город на спарринги, а потом приезжает оттуда едва живой.

– Какими железками? Железками – из меня бы мозги вытекли, – буркнул Сашка.

– А чем?

– Сегодня перчаткой. Иногда бывают пластиковые трубы с обмоткой. Иногда – нога в защите. Чаще что-то вполне цивильное и даже где-то заботящееся о человеке.

Бросив Гавру заранее припасенную кость, Рина заперла его в сарайчике и вместе с Сашкой пошла в ШНыр.

– Скажешь Кавалерии, что вечером меня не будет? Отпросишь, ладно? – сказала она, когда они перелезли через забор и, спрыгнув на противоположную сторону, по колено провалились в снег.

– К Мамасе? – спросил Сашка.

– Секрет, – ответила Рина.

Сашка кивнул и не стал допытываться. За это Рина его очень ценила. Если доверяешь человеку, позволяй ему иметь и тайны.

– А если Кавалерия спросит, почему ты сама к ней не подошла? – поинтересовался он.

– Скажи ей, что… Ну не знаю, придумай что-нибудь!

Сашка со вздохом пообещал придумать, хотя с воображением у него было туговато. Другое дело Кирюша. Он наплел бы такого, что Кавалерия вначале сочувственно выслушала бы его, а потом, разобравшись, назначила бы и Рине, и Кирюше по три дежурства. Причем Рину бы назначила дежурить по кухне, а Кирюшу – по пегасне, потому что Рина и так не вылезает из пегасни, а Кирюша из кухни. Своей болтовней этот балабол отыскал ключик к Суповне и треплется с ней «за жизнь». Суповна все за него делает, а Кирюшу кормит икрой из селедок и поджаренным хлебом, который он обожает. А какой смысл наказывать человека тем, что для него лучше всякого подарка?

Собралась Рина быстро. Сняла шныровскую куртку, расшнуровала нерпь, разрядила и убрала в тумбочку шнеппер. Из оружия оставила себе только нож на ноге и небольшую коробочку с набором старшего шныра. Удобно разбитая на пять отделений, коробочка легко помещалась в ладони. В ней были песок с двушки, хвоя, сосновая смола и тополиный пух. Обычный вредительский набор старшего шныра.