Глоток огня - Страница 76

После упомянутых событий Даня оставил идею улучшения кухонной деятельности ШНыра и занялся реформированием библиотеки. Целыми днями он бродил между стеллажами, переставляя книги с полки на полку по одному ему ведомому принципу. Правда, нельзя сказать, что работа продвигалась быстро, потому что, прежде чем переставить книгу, Даня ее обязательно прочитывал.

Постепенно он научился выживать из библиотеки Вадюшу, который любил шататься по ней без особой цели, шумно вздыхать, чесать грудь, пыхтеть и производить всевозможные утробные звуки, сопровождавшие его интеллектуальную деятельность.

Выживал же его Даня следующим образом. Подходил и негромко произносил:

– Позвольте разрешить спонтанно возникшее недоумение!

Вадюша тревожно вздрагивал.

– Вчера вы посоветовали мне прочитать учебник картографии со страницы двадцать четыре до страницы сто сорок девять! – продолжал Даня. – Но на странице сто сорок девять два абзаца новой темы. Значит ли это, что и новую тему надо читать целиком?

– А самому подумать? – вяло возражал Вадюша.

– Думать самому мне никогда не лень. Поэтому я прочитал и новую тему, и ту, что после нее, потому что новая тема закончилась на странице сто шестьдесят семь, а там уже начиналась следующая тема. Однако в результате прочтения у меня возникло сорок два вопроса. Можно я вам их задам? – Тут в руках у Дани как по волшебству возникала книжечка.

Вадюша неосторожно соглашался, однако очень скоро Даня, у которого то и дело возникали попутные вопросы, настолько его припекал, что Вадюша сбегал из библиотеки и несся по коридору, похлопывая себя ладонями по канареечной курточке.

В общем, по всему уже видно было, что Даня заново обжился в ШНыре в компании двух своих пчел.

* * *

Расставшись с Кавалерией, Рина отнесла Гавру тазик с объедками и вернулась в ШНыр, чтобы переодеться и вымыть голову. Это было очень нужно, потому что Гавр ухитрился сбить ее в снег и облизать. Рина попыталась защититься от него тазом и выплеснула на себя часть еды.

Когда, хлюпая стекшим ей в ботинки супом, Рина вошла в комнату, там были только Лена и Лара. Лена драила шваброй полы, а Лара, любуясь собой в зеркало, красила помадой губы.

– Чего ты хочешь? Ну вообще по жизни! Детей? Фу! А я – романтики! – облизывая губы, говорила она Лене.

– Ну так будешь одинокой восьмидесятилетней бабкой, в жизни у которой была романтика! – с непрошибаемым спокойствием сказала Лена.

Лара хихикнула. В данный момент это было ей не особенно страшно. Пока Рина искала чистую одежду, в комнату вошла Алиса, прозрачная от ненависти к миру. Она никому ничего не говорила, смотрела прямо перед собой, но вокруг нее образовывалась страшная звенящая пустота.

– Вот! Явилась королева всех презрением обливать! – неосторожно ляпнула Лара.

Алиса вздрогнула и начала медленно к ней разворачиваться. Лена, встав рядом с Ларой, молча взвесила в руке мокрую тряпку, всем своим видом показывая, что они вместе: Лара, Лена и тряпка. Тряпка, с которой струйкой стекала грязная вода, была серьезным аргументом. Алиса остановилась, зачем-то схватила с кровати полотенце и выскочила из комнаты.

– Уф… пронесло… спасибо тебе… я чуть со страху грыжу себе на ноги не уронила… – сказала Лара.

– Может, она не за этим приходила? Не ругаться? – спросила Рина.

– А за чем приходила?

– За полотенцем.

– Да полотенце-то даже не ее. Это она просто так его схватила, потому что я угадала. А приходила она истерику устраивать… Она опять всех нас ненавидит и не может разобраться, кого больше! – сказала Лара.

– А какой смысл у истерики?

Этого Лара не знала, зато, как оказалось, знала Лена.

– Смысла у истерики никогда нет. Смысл истерики – воспроизводство состояний! – объяснила она.

– А мне кажется: смысл истерики – в мольбе о помощи. Человек, устраивающий истерику, просит помочь ему, – возразила Рина.

– И чего же ты не помогла? – спросила Лара.

– Страшно стало.

Вымыв голову и переодевшись, Рина помчалась искать Ганича. Влада она, как Кавалерия и говорила, обнаружила в Зеленом Лабиринте. Он сидел на скамейке, уютно расположенной там, где самшит смыкался подковой, и увлеченно писал что-то в блокноте. Его тонкое лицо, освещенное мерцанием, разливавшимся от главной закладки, казалось очень вдохновенным. В эти мгновения Влад походил на поэта, творящего свое лучшее в жизни произведение. Он что-то черкал, вырывал листы, комкал их, бросал. Снова жадно начинал писать. Окажись здесь скульптор, он мог бы вылепить с Влада молодого Пушкина.

Одна из скомканных страниц упала Рине под ноги. Она подняла ее, развернула. На листе целовались два каких-то грубо нарисованных человечка. Одна из фигурок была в галстуке. У другой на юбке было нарисовано 10 % и большой знак вопроса.

...

«…предложить Ларе тысячу под десять процентов годовых. В договоре незаметно изменить «годовых» на «ежедневных». Когда откажется платить, согласиться на поцелуй, но не раньше, чем она вернет хотя бы тысячи две…»

– Сильно! – сказала Рина. – Да что там две тысячи! Ты младенцами бери! По младенцу на рубль долга! И все будут такие в галстучках разводить папу на деньги!

Влад испуганно вскинул голову и, увидев у нее в руках свой лист, бросился его вырывать. Рина, дразня его, не отдавала. Ганич все же отобрал, искоса взглянул, что там было написано, и, покраснев, разорвал бумажку в клочья.

– Чего тебе надо? – огрызнулся он.